13. Я копуша и гонщик одновременно.
Если особо важная персона ждет меня ровно в 12:48 в холле «Шератона», чтобы в 12:50 начать делиться со мной сверхсекретной информацией, а в 12:53 уже покончить с этим приятным занятием — можете не сомневаться, я вылечу из дома ровно в 12:01, шепча проклятия в собственный адрес, и понесусь ловить такси. В 12:47 пробегу мимо заветной двери, через 15 метров заторможу, чертыхнусь, побегу обратно — и в 12:48:49 гордо прошествую мимо швейцара с видом завсегдатая.
Но вот если она, эта персона, меня не ждеоооот… Ну то есть если мы с приятельницей собрались попить кофе, и ей более менее все равно, во сколько, потому что кофейня рядом с ее офисом… Или я еду на день рождения подруги — «давай к шести, но можно и к семи, да все равно, приходи, как сможешь»…
В общем, как только перспектива непоправимо опоздать отодвигается от меня хотя бы чуть, я немедленно начинаю тормозить и получать удовольствие от процесса, поплевывая на результат с высокой колокольни.
Ужасно стыдно, да. Где-нибудь на берегу ручья в Древнем Китае я со своей копушливостью и умением наслаждаться происходящим была бы более чем уместна. Меня именовали бы созерцательницей, и парочка-другая восторженных ушей ловила бы каждое мое слово. А в обществе потребления все это выглядит и звучит безобразно.
Утешают только два обстоятельства: во-первых, я такая не одна (среди акул пера гонщиков-копуш вообще, как ни странно, предостаточно), а во-вторых, попытки переделать себя в этом отношении к хорошему не приводят, и следовательно, приходится признать, что все вышеописанное — часть моей натуры. Неотъемлемая такая часть.
Есть еще и третий утешающий фактор — и гораздо более мощный, чем первые два. Это — качество всего того, что я делаю в последний момент.
14. Все, что я делаю в последний момент, в условиях жесточайшего цейтнота — прекрасно, восхитительно, волшебно и необычайно вкусно. Да.
Заявление на восстановление в институте, поданное в последний день, через пять лет оборачивается дипломом с отличием. Вино, купленное в дьюти-фри за семь минут до посадки, оказывается вкуснее всего того, что было тщательно выбрано и любовно уложено в багаж. За статьи, написанные в последние полчаса перед последним-распоследним сроком сдачи, мне дают премии. Пока не Пулитцеровские, но я и не претендую. Скромность, знаете ли… проклятая скромность!
15. Я чудовищно скромна, стыдлива и робка — там, где не надо.
Знакомые говорят, что я могу продать лысому расческу, а эскимосам — ледяные кубики. Это, пожалуй, правда, — но как только дело касается меня самой, тут что-то щелкает, некто невидимый говорит: «Это нескромно, не надо выпячиваться, ты должна стараться быть незаметной и т.п.» — и я вся куда-то деваюсь.
Несколько раз в жизни мне удавалось это преодолеть, в основном, как вы, наверное, догадываетесь, с помощью шампанского и другой легкой выпивки. Тогда я пела, хохотала, даже танцевала в довольно откровенных нарядах. И знаете что? Вспоминая потом эти чудесные, в общем, моменты моей жизни, я… опять стыдилась.
Я понимаю, как это глупо, я знаю, что на самом деле все было феерично, празднично и люди получили удовольствие, а если кто не получил — то сам виноват. Но я, наверное, в душе была и остаюсь той девочкой, которая когда-то давно хотела публичности — а взрослые ей не разрешили.
Беда не в том, конечно, что они не разрешили — просто я не научилась переступать через запреты. А вы?